Выдержки из статьи прот. С.Булгакова «Иуда Искариот – апостол-предатель»
Журнал «Путь», №№ 26..27, фев.-апр. 1937
«В дни Страстной Седмицы в златотканности ее песненного покрова тревожит глаз одна нить, в небесные ее гармоники врезается мучительный диссонанс, то – образ апостола-предателя… Есть ли достойный исход для христианина – спасаться привычкой, располагающей видеть в Иуде лишь мрачную фигуру предателя, черную тень рядом со светлым образом Учителя? .. Среди апостольского лика грязный сребролюбец, на Тайной Вечери – предатель, за малые деньги продающий Учителя, но при это мпризванный к апостольству, почтенный избранием превыше всякого избрания!... Прямая хула на Христа - думать и говорить, что Он мог просто ошибиться, избирая в апостолы вора-сребролюбца и на Тайную Вечерю допуская низкого и лукавого предателя… Мы стоим здесь не только перед человеческим падением, но и перед тайной, тайной Христа и Иуды. Эта тайна – страшна, но и спасительна, и бо в ней открываются пути Божии и глубины тварения. От этой тайны нельзя отвернуться уже потому, что она включена в само Евангелие. Она же включена и во всю человеческую историю…
В небе зажглась багровая звезда: она то вспыхивает мучительным пламенем, то словно погасает, темнея, печальная, зловещая, неспокойная. Она стала насупротив звезды Вифлеемской. Одновременно со звездой Царя Иудейского загорается и эта странная и печальная звезда, в одном созвездии с другими одиннадцатью звездами. Одновременно со Христом на земле рождается Иуда.
Кто он? Что мы можем узнать о нем из Евангелия? Евангелия всегда скупы на подробности и вместе с тем при этой скупости они дают богатое содержание в немногих чертах, проведенных резцом боговдохновенного мастера. Относительно Иуды (как, впрочем, и других апостолов) они особенно скупы. Только история предательства освещена в них ярким светом, насколько она вплетается в историю Страстей Христовых, вся же предыдущая жизнь Иуды в апостольстве почти не излагается. Этим занялась легенда и на Востоке и на Западе, которая разукрасила разными непривлекательными подробностями всю жизнь Иуды, начиная с самого детства. При этом ему приписана и судьба Эдипа, убийство отца и брак с матерью. Религиозного значения эти изображения Иуды в образе чудовища не имеют уже потому, что кощунственно противоречат основному евангельскому факту – избрания его во апостола…
Имя Иуды является распространенным в Новозаветную эпоху, причем «почти половина Иуд являются деятелями с характером религиозным, национальным, политическим»(проф. Муретов «Иуда-предатель», Бог.В.1906,7-8,1907), почему можно думать, что имя, данное Иуде, указывает на особое религиозно-политическое воодушевление его семьи. И самы род его принадлежит к колену Иудину (г. Кариот), так что он был сородичем по колену Иудину Самому Христу, Сыну Давидову, скимну из колена Иудова… Прозвище Искариот или Скариот указывает на его происхождение из города Кариот: что из Кариота, муж кариотянин. Как прозвище, по смслу его можно толковать: «человек городов, горожанин, градский человек», в отличие от других апостолов, галилейских рыбарей и поселян. Впрочем, фонетически возможны и иные смысловые толкования имени Искариот, указующие на фанатический тяжелый, самолюбивый характер его носителя (kari – муж вражды, противления, фанатик, самолюб).
Как горожанин с «пролетарской» психологией, Иуда является чужаком среди простодушных детей природы, несущих в своих душах лазурь Галилейского озера, красу галилейских цветов и мерцание звездного неба. В нем рано пробуждается мысль, работающая упорно и однодумно, мечта, граничащая с навязчивой идеей, о царстве Израиля, которое и есть в глазах ревнителей (Зилотов) Царство Божие, начинаемое Мессией здесь на земле. Его душа горить мессианской ревностью и болит национальной скорбью. Он знает также силу и власть денег. Зрелище народной нищеты и угнетения делают его революционером, может быть, толкают его на путь политического террора, но вместе и «экономическим материалистом» в его мессианском социализме. Он умеет распорядиться деньгами, почему ему и была поручена скудная, конечно, касса апостольской общины. Деньги соблазняют его, и в этом смысле он – «вор», сребролюбец. Но прежде всего он иудейский мессианист, как многие вокруг его, революционер, мессианский марксист, «большевик». Город лишил его поэзии души, но он пробудил в нем острую протестующую мысль… Ему нет друга в апостольстве, хотя все 12 апостолов разделены на двоицы, так что свою пару получает и он. Но кроме этой апостольской двоицы есть для него в апостольстве и личная двоица, хотя и отрицательная, как полярная антитеза духовного облика: это Иоанн, возлюбленный ученик. В четвертом Евангелии мы все время ощущаем и эту полярность, и это молчаливое противопоставление. Оно выражается даже и в том собом оттенке непримиримости, который присущ изображению Иуды в Иоанновом Евангелии…
О возрасте Иуды никаких прямых сведений нет. Остается думать, что он, подобно большинству апостолов, приблизительно был сверстником Христа…
Избрание апостолов было самоличным делом Самого Господа: «Не вы Меня избрали, Я вас избрал и поставил» (Ин.15:16). Это избрание, его высшая целесообразность есть тайна смотрения Божия. Между этими избранными из числа учеников, удостоенных звания апостолов и включенных в священное число двенадцати, был и Иуда. Разумеется, это избрание апостолов из среды уже известных учеников предполагает и личное отношение, и личную встречу, и призвание. Это избрание предполагало прежде всего взаимную личную любовь: нелюбимый и нелюбящий апостол есть contradictio in adjecto (противоречие в определении). Эта любовь полагает основание особому доверию и личной дружбе с Господом, и даже в час предательства Иуда слышит к себе обращение: друг… Всем им дается одинаковая власть…Заслуживает внимания, что относительно его апостольства нет в Евангелиях никаких сведений о его искушениях, каковые имеются о самых главных апостолах, как о Петре, Иакове и Иоанне. Можно сказать, что на протяжении всего Евангелия у трех синоптиков (Матфея, Луки и Марка) не только отсутствуют указания на какие-либо черты, отличающие Иуду от других апостолов и выделяющие его из единства двенадцатерицы, напротив, мы имеем здесь положительное свидетельство о равноапостольности Иуды, который входил в лик апостольский органически, разделяя его общую жизнь около своего Учителя. И это положительное, хотя и молчаливое свидетельство Евангелия в высшей степени важно и для понимания природы его предательства…
Итак, на основании свидетельства всех синоптиков Иуда был настоящим апостолом из лика двенадцати, который проходил свое апостольское служение около Господа, внимал Его учению, зрел Его чудеса и через то возрастал духовно вместе со всеми апостолами. И в этом избраннике Христовом ничто не являло будущего предателя, ни сам он не мог ведать своей судьбы. Ее ведало лишь Божественное всеведение, как о том засвидетельствовано в Евангелии Иоанна («Ибо Иисус от начала знал…кто предаст Его»). Поэтому нельзя видеть в Иуде только предателя, который, как хищный волк или злобный змей, вкрался в среду агнцев, нося свой злобный умысел. Он стал предателем в конце своего апостольства, но не был им от начала…
…Иуда возлюбил в Христе не только Его Самого, но связал эту любовь со своей призрачной мечтой, которая тем больше заслоняла от него Учителя, чем раскаленне становилась его ревность о Нем. Он любил в Нем будущего Мессию, который откроет царство Израилю. В личную к Нему он вложил весь свой национальный фанатизм, свой идеал, для которого он жил. Он не понимал своего Учителя, но при этом не только не сознавал своего непонимания, но искренно хотел изменить Его путь, исправить Его мысли и действия. Правда, в этом отношении Иуда, может быть, и не так отличался от других апостолов, которые, по свидетельству Евангелия, Христа также не понимали, желая видеть в Нем мессианского царя… Однако, у апостолов после находящих искушений наступала детская покорность и безотчетное доверие своему Учителю. Но не таков был Иуда, он одинаково не был способен как к безотчетной вере, так и к пассивному непониманию. Его ревность толкала его к действию, напрягала его волю, мучительно искала выхода… Разве этот Чудотворе не умножает хлебы и не насыщает тысячи по одному Своему слову? Разве он не исцеляет больных и не воскрешает мертвых? Разве он не может нужную ему монету указать в только что пойманной рыбе? Разве Он не являет Свою царственную силу царским входом в Иерусалим? Все, что видит Иуда, распаляет его мысль и заставляет искать большего. Он хочет Его видеть на престоле Израилевом, открывающим царство Своему народу, утоляющим всякую скорбь и исцеляющему всякий недуг и болезнь в людях,а затем и мировым владыкой. Кажется, все есть для этого возможности, но нет воли, нет решимости, почему-то Он медлит. И даже больше того: из уст Его раздаются эти слова о предстоящем страдании и смерти и, стало быть, верной неудаче его дела. Иуда молча переживает это, не прекословя Ему, как Петр, но от этого он не менее противится в душе своей этим расслабляющим мыслям, потому что он не понимат этого, а он не может принять того, чего он не понимает. Между ним и Учителем воздвигается стена непонимания… И вдруг его охватывает какой-то холодный восторг. Словно некое вдохновение вошло в его истерзанную душу вместе с мыслью: это он, Иуда, призван помочь Учителю, совершить с Ним и через Него Его дело. Это его любви ждет учитель и искушает Своим бездействием и этой как-бы обреченностью. Иуда знает, что делать: он явит любовь свою ценой собственной души, ибо больше сей любви никто не имеет, как если предаст душу свою. Это Он Сам сказал. Он возьмет на себя этот страшный духовный риск, ибо нет творчества без риска. Он заставит Его стать Самим Собой, хотя бы ценой предательства, он поставит Его в безвыходное положение, из которого Он может выйти, только явив Себя царем. И Он Сам ожидает для этого жертвенной помощи своего друга Иуды. В душе Иуды поднялась сатанинская буря: все его человеческое естество восставало против предательства, направленного на Того, Кого он любил больше себя, больше своей жизни, больше своей души. Но то его идея, его призвание и его избрание: он должен спасти Друга, выведя Его из бездействия. И в холодном восторге нашедшего вдохновения продолжал ракрываться пред ним путь его подвига. Иуда чувствовал себя во власти этого мчавшегося потока спорящих между собой мыслей и чувств. Да, это будет акт дружбы, а не предательства. Разве может быть на самом деле предан Тот, Кто имеет власть над жизнью и смертью? Разве Его можно удержать человеческой силой? Иуда при этом уже не замечал, что сам он хочет совершить насилие над Учителем, вдохновляемый какой-то ему неведомой силой. Это духовный вихрь разрывает его существо, и тогда он невольно ищет покоя около Него: Его видеть, Его слышать, Ему поклоняться, Его любить…»