Слова св. Иоанна Златоуста Опции

[Евгений А]

Слово Огласительное во святый и светоносный день преславнаго и спасительнаго Христа Бога нашего Воскресения иже во святых отца нашего Иоанна, архиепископа Константинопольскаго, Златоустаго.

«Аще кто благочестив и боголюбив, да насладится сего добраго и светлаго торжества. Аще кто раб благоразумный, да внидет, радуяся, в радость Господа своего. Аще кто потрудися постяся, да восприимет ныне динарий. Аще кто от перваго часа делал есть, да приимет днесь праведный долг. Аще кто по третием часе прииде, благодаря да празднует. Аще кто по шестом часе достиже, ничтоже да сумнится, ибо ничимже отщетевается. Аще кто лишися и девятаго часа, да приступит, ничтоже сумняся, ничтоже бояся. Аще кто точию достиже и во единонадесятый час, да не устрашится замедления: любочестив бо Сый Владыка, приемлет последняго якоже и перваго: упокоевает в единонадесятый час пришедшаго, якоже делавшаго от перваго часа. И последняго милует, и первому угождает, и оному дает, и сему дарствует, и дела приемлет, и намерение целует, и деяние почитает, и предложение хвалит. Темже убо внидите вси в радость Господа своего: и первии и втории, мзду приимите. Богатии и убозии, друг со другом ликуйте. Воздержницы и ленивии, день почтите. Постившиися и непостившиися, возвеселитеся днесь. Трапеза исполнена, насладитеся вси. Телец упитанный, никтоже да изыдет алчай, вси насладитеся пира веры: вси восприимите богатство благости. Никтоже да рыдает убожества, явися бо общее Царство. Никтоже да плачет прегрешений, прощение бо от гроба возсия. Никтоже да убоится смерти, свободи бо нас Спасова смерть, угаси ю, Иже от нея держимый, плени ада, Сошедый во ад! Огорчи его вкусивша плоти Его. И сие предприемый Исаиа возопи: ад, глаголет, огорчися, срет Тя доле: огорчися, ибо упразднися: огорчися, ибо поруган бысть: огорчися, ибо умертвися: огорчися, ибо низложися: огорчися, ибо связася. Прият тело, и Богу приразися: прият землю, и срете небо: прият еже видяше, и впаде во еже не видяше. Где твое, смерте, жало? Где твоя, аде, победа? Воскресе Христос, и ты низверглся еси. Воскресе Христос, и падоша демони. Воскресе Христос, и радуются Ангели. Воскресе Христос, и жизнь жительствует. Воскресе Христос, и мертвый ни един во гробе. Христос бо, востав от мертвых, Начаток усопших бысть. Тому слава и держава во веки веков. Аминь».

[Аника]

"Аще кто благочестив и боголюбив, да насладится сего добраго и светлаго торжества.

ПРочла в теме " Жизнь и деятельность Иоанна Златоуста" слова:
http://pravoslavnie.gorojane.tv/forum/inde...?showtopic=2086

Ему казалось, что он проповедует и свидетельствует пред мертвыми. Неправда и нелюбовность христианского миpa открывалась для него в катастрофических, почти апокалиптических чертах... «Мы погасили ревность, и тело Христово стало мертвым»...

которые как нельзя более кстати соответствуют состоянию - восприятию пасхального торжества другим священником: митрополитом Вениамином (Федченков).
Не нашла более подходящей темы, чем эта, чтобы познакомить вас со статьёй "Слёзы о Христе":
http://www.pravmir.ru/slezy-o-xriste/

…Светлый праздник… Праздник праздников… Пасха красная… Само солнышко играет, — говорил еще святой Амвросий Медиоланский в поучении своем на Пасху… Церковь ликует в песнопениях… Все целуются от радости… Яйца… Обилие цветов. Игры на улице…

А я, убогий, ныне на литургии плакал горючими слезами в алтаре и на проповеди… Карпато-руссы, не все понимающие по-русски, недоумевали. И лишь одна молодая христианка горько и с сочувственными слезами плакала со мною… И как это рассказать вам: почему?.. В новой нашей маленькой (человек на семьдесят — сто) церкви Иверской Божией Матери утреня прошла в полумолитве-полуспевке: карпато-руссам хотелось петь по-своему, и мы чередовались… Но наши напевы, сами знаете, быстрые, радостные; а у них тягучие, тяжелые (как у сербов, болгар, греков и доселе еще; остатки «большого» знаменного напева, вероятно, — и южнорусского медлительного характера). Не строилось дело… Но все же кончили… И разошлись. У карпато-руссов литургия совершается в десять часов утра… Оттуда мы поехали на Серафимовское подворье. Утрени здесь не было: некому совершать ее. А отслужили лишь литургию (американец о. Борис служил; я же с другими десятью богомольцами пел (устами, а не душою). Потом все певшие пошли разговляться, а я лег спать. Было около четырех часов утра… В десять был на новом подворье. Народу к этому времени — никого еще. Постепенно набралось до сорока человек. Пришли карпато-русские певцы… Но еще неопытные. Однако «старались»… Старался и сослуживший карпато-русс, протоиерей А. Гарпаш. Голос у него огромный — профундо-бас… Ростом маленький… И вот поют, читают, кричат… А сердце мое плакать стало… Как это вам рассказать? Смешанные чувства были там. Но главное, как думаю, было чувство,— как бы сказать,—«голоса вопиющаго в пустыне»… Я чувствовал одиночество: другие «поют», но поют горлом; а радости у них я не чувствую. Это шум, а не подъем духа. Это душевное, а не духовное. Это не настоящее. Ищу отклика в душах стоящих, и не слышу его. «…Ну зачем, зачем это Тебе, Господи? Разве же Тебе нужны наши голоса? Наше «пасхальное» пение? Ты зришь на сердца… А там? А в них нет того, что Тебе угодно… Где радость от Твоего пресветлого воскресения? Кто сейчас Тебе как ЖИВОМУ БОГУ кланяется сердцем, лобызает с мироносицами Твоими Пречистые БОЖИИ стопы? Кто ощущает Тебя в сердце? Кто стоит перед Тобою не телом в храме, а духом в небесах? Ведь Ты —ЖИВОЙ… А Тебя ощущают лишь в «умах или по преданию, по вере, по обычаю, на устах. Вот они там поют… А мое сердце мертво от их пения… Не вижу, не слышу я Тебя среди них там… А как бы мы все должны были ликовать, если бы Ты Сам предстал перед нами… И Ты везде всегда. А Тебя не вижу я в среде нашей…» И, чем громче было пение, тем этот контраст с внутренней пустотой был мучительнее для меня…

И стал я с воплями говорить Господу вполголоса,— когда никого не было возле престола… А может быть, и были; но мне не до того было: душа металась: «Господи, Господи! Ну, зачем, зачем, зачем мне все это нужно! Зачем храм? Зачем пение? Карпато-русское, русское, итальянское… Зачем архиерейство, начальство, управление?.. Зачем? Зачем? Ведь все это меня ничуть, ничуть не только не насыщает, а даже глушит… Ведь я совершенно осязательно ощущаю, что это не радует меня… Это все мертво… Мне ведь нужен только ТЫ… САМ ТЫ… Только ТЫ… А между тем все тут отвлекает меня от Тебя. Не хочу я этого всего: ни домов, ни людей множества… Ни пения громогласного… Я хочу, чтобы сердце мое было с Тобою… Я в одном лишь этом ощущаю жизнь… Иначе — смерть и в сердце. Ну зачем мне все это? Ах, как бы я ушел тогда, куда глаза мои глядят… Ушел бы в пустыню и оттуда вопил бы к Тебе Единому и наедине… И знаю, что я там праздновал бы ПАСХУ КРАСНУЮ… Но Ты меня не пускаешь, Ты меня связал начальством, управлением, к которому я к тому же всегда мало был способен..»

…Вот пишу вам и плачу, плачу, переживаю свои пасхальные «непасхальные» чувства… И душа в этих слезах понемногу оттаивает, оживает, воскресает… И тогда, и теперь… Не нужно мне все это… Не вижу в нем, внешнем мире, жизни… Дай мне САМОГО ТЕБЯ, ГОСПОДИ, ГОСПОДИ!..

А в это время диссонансом резали громкие напевы «радости». И хотелось мне «прорваться» сквозь них к НЕМУ… Ах, зачем, зачем мне это?.. Не нужно все это…

…Вот вам и рассказал частичку моих воплей… Услышали хоть немного их…

И хотелось бы мне иметь крылья и вылететь отсюда на простор. Но некуда… Невозможно… И оставалось лишь плакать в плену.

Причащалось человек десять… Мирные, хорошие души… Но жизни и в них было мало: традиция, благочестивый обычай… Жизни нет… Вышел говорить проповедь… Сказал: как Церковь радуется в песнях. Как радовались мироносицы при встрече с Воскресшим. Как горело сердце у Клеопы и Луки на пути в Эммаус… А ныне… Ныне не горим ИМ. Не чувствуем ЕГО в сердце… А ведь Он обещал пребывать с нами во все дни до скончания века (Мф. 28, 20). Вспомнил слова тропаря 7-й песни канона: «Жены с миры богомудрыя в след Тебе течаху. Егоже яко мертва со слезами искаху, поклонйшася радующиеся ЖИВОМУ БОГУ…» А ныне не чувствуется ЖИВОЙ БОГ. Без этого же все мертво… И плакал. Плакал… А люди недоумевали. Но мне все равно было… Мое сердце страдало, и жаловалось, и рвалось к НЕМУ ЕДИНОМУ… И в мире потухает радость во Христе…

Кончилась служба. Хорошо, что нас никто не пригласил на угощение. И я поехал «домой»… Где мой «дом»?.. Сердце продолжало невидимо плакать… И пища пасхальная не утешала уже… Прилег отдохнуть… Но тут прибыл автомобиль из Пассейка за мной на вечерню… Там тысяча народа… Там проповедь уже о том, что ВОИСТИНУ Он воскрес… Там я уже не плакал: неуместно было бы… Говорил с силой: этим хотелось внедрить в слушателей, что Он ведь ЖИВ…

Часов в десять вечера возвратились «домой»… Не наплакалось досыта сердце… На другой день на Серафимовском подворье доканчивало…

Публикуется по изданию: Митрополит Вениамин (Федченков). Пасха. М., 2007 г.

P.S. Подумалось: вот когда на Пасху в Причастии отказали, только потому, что раньше (при Союзе) не принято было причащать мирян на Пасху, а четких указаний на день сегодняшний сверху не поступило, вот тогда только- почувствовал себя живым.
Потому что ощутил боль от не-причастности к Дару Божиему в день святой и светоносный - Красная Пасха.
Не наплакалось досыта сердце...

[Евгений А]

Хорошая статья, а постскриптум чей?

[Аника]

Хорошая статья, а постскриптум чей?

мой

[Евгений А]

Там глаголы мужского рода

[Аника]

Там глаголы мужского рода

Речь - о человеке, а не только о женщине или мужчине.

[Ксения]

Сегодня день памяти свт. Иоанна Златоустого, архиеп. Константинопольского.
С чем вас всех и поздравляю.

Отрывок из "Бесед на Деяния Апостольские" гл.3 О достоинстве и труде епископа.



Но я скажу, отчего это дело сделалось предметом домогательств: причина – в том, что мы домогаемся его, не как обязанности управлять другими и заботиться о братиях, а как чести и покойной жизни. А если бы ты знал, что епископ должен принадлежать всем и носить тяготы всех, что остальным, когда они гневаются, прощают, а ему – никогда, что прочих, если они согрешат, охотно извиняют, а его – нет, – ты не добивался бы этого начальства, не стремился бы к нему. Епископ подлежит приговору всякого, суду всех – и мудрых, и неразумных; каждый день, каждую ночь он изнуряется в заботах; у него много недоброжелателей, много завистников. Не говори мне о тех, которые во всем угождают, которые хотят спать, которые идут на это дело, как на покой, – не о них речь, но о тех, которые бдят о душах ваших, которые спасение подчи ненных предпочитают своему собственному. Скажи мне: если тот кто имеет десятерых детей, которые подвластны ему и всегда жи вут вместе с ним, принужден бывает непрестанно о них заботиться, – то каким следует быть тому, у кого так много лиц, не подчиненных ему, не живущих вместе с ним, но свободно располагающих собою? За то, скажешь, он пользуется честью. Какою честью? Самые последние нищие поносят его на площади. Так зачем же он не заставляешь их замолчать? Хорошо; но ведь это уж не дело епископа. И опять, не пода вай он всякому, – и тем, кто (проводит время) в праздности, и тем, кто трудится, – тысячи упреков со всех сторон; никто не боится обвинить и оклеветать его. Осуждать (мирских) на чальников боятся; а этих (епископов) – нет, потому что страх Божий у таких людей не имеет никакой силы. А что сказать касательно заботы о слове и об учении? О трудности при руко положениях? Или, быть может, я уж крайне немощен, жалок и ничтожен, или дело обстоит действительно так, как я говорю. Душа священника ничем не отличается от корабля, обуреваемого волнами; со всех сторон она уязвляется от друзей, от врагов, от своих, от чужих. Не вселенною ли управляет царь, между тем как епископ – одним только городом? Но заботы последнего настолько же больше, насколько воздымающееся и беснующееся море различается от речной воды, приводимой в движение лишь ветром. Отчего бы это так? Оттого, что там много помощников, и все делается по закону и по указу; а здесь нет ничего такого, и нельзя прика зать по своему усмотрению. Но, если будешь действовать сильно, прослывешь жестоким; а если не сильно, – холодным. Надобно совмещать и то, и другое, так, чтобы и не быть в пренебре жении, и не заслужить ненависти. С другой стороны, и самые дела здесь особенно трудны. Как многих (епископ) вынуж ден бывает огорчать, волею или неволею! Как со многими вы нужден бывает поступать сурово, хотел бы того, или не хо тел! Говорю не иначе, а именно так, как думаю и чувствую. Не думаю, чтоб в среде священников было много спасаю щихся; напротив – гораздо больше погибающих, и именно по тому, что это дело требует великой души. У епископа много нужд, которые заставляют его выходить из своего дома; ему нужны тысячи глаз со всех сторон. Не видишь ли, как много нужно иметь ему? Он должен быть учительным, терпели вым, твердо держаться "истинного слова, согласного с учением, чтобы он был силен и наставлять в здравом учении" (Тим.3:2; Тит. 1:9 и др.). А как это трудно! И тогда, когда прочие грешат, – вина падает на него. Не говоря ни о чем другом, скажу только, что, если только и один кто отойдет (из этой жизни) без посвящения в таинства, – не ниспровергнешь ли это всего его спасения? Ведь погибель и одной души составляет такую потерю, которой не может выразить никакое слово. Если спасе ние ее имеет такую цену, что и Сын Божий сделался для этого человеком и столько претерпел, то подумай, какое наказание повлечет за собою ее погибель! Если тот, чрез кого гибнет другой, достоин в настоящей жизни смерти, то гораздо боль- ше – там. Не говори мне: согрешил пресвитер или диакон, – вина всех их падает на главу рукоположивших. Укажу еще на нечто другое: случится кому-нибудь из людей нехороших быть принятым в клир, – является недоумение: какое надобно принять решение касательно его прежних грехов? Здесь две пропасти: следует и его не оставить без наказания, и осталь ным не подать соблазна. Так надобно ли его извергнуть? Но в настоящее время нет повода. Или оставить его без наказа ния? Да, скажешь, потому что виноват рукоположивший. Так что же? Не нужно, по крайней мере, рукополагать его и возво дить в другую степень? Но тогда для всех будет ясно, что он – какой-то дурной человек, и, следовательно, отсюда опять произойдет соблазн. Или возвести его на высшую степень? Но это гораздо хуже.
5. Итак, если бы все стремились к архиерейству, как к обязанности заботиться о других, то никто не решился бы скоро принять его. А то мы гоняемся за ним так же точно, как за мирскими должностями. Из-за того, чтобы быть в славе, чтобы достигнуть почестей у людей, мы погибаем пред очами Божиими. И что пользы в почести? Как ясно доказано, что она – ничто! Когда ты сильно возжелаешь священства, то противопоставь геенну, противопоставь отчет, какой там нужно дать, противо поставь покойную жизнь, противопоставь степень наказания. Если ты согрешишь просто, как человек, ты не потерпишь ничего подобного; если же согрешишь, будучи священником, – ты по гиб. Подумай, сколько перенес, сколько любомудрствовал, сколько доброго выказал в себе Моисей; и, однако, за то, что сделал один только грех, потерпел строгое наказание. И справедливо, – потому что это соединено было со вредом для остальных. Итак, он наказан был с особенной строгостью не потому только, что его грех был явный, но и потому, что был грех священника. А ведь не одинаковому подвергаемся мы наказанию за грехи явные и за грехи тайные. Грех один и тот же, но вред от него не одинаков, или лучше сказать – и грех не одинаков, потому что не все равно – грешить тайно и незаметно, и грешить явно. А епископу нельзя грешить тайно. Хорошо уже и то, если он свободен от упреков, когда не грешит; а уж нечего говорить о том, когда он грешит. Рассердится ли он, посмеется ли, захочет ли дать себе отдых сном, – является много насмешников, много соблазняющихся, много законодателей, много таких, которые припоминают преж них (епископов) и охуждают настоящего; и это делают не потому, что хотят похвалить тех, – нет, – вспоминают о прежних епископах и пресвитерах только для того, чтобы уязвить этого. Приятна, говорят, война для тех, кто не испытал ее. Это же прилично сказать и теперь; или лучше, мы так и гово рим, пока не вступили в подвиг; а как скоро вступим, мы не бываем даже известны народу. Теперь у нас уже нет борьбы с теми, кто угнетает бедных; мы не берем на себя труда ратовать за свое стадо, но, подобно тем пастырям, о ко торых упоминается у Иезекииля (34:2), мы лишь закалаем и едим. Кто из нас выказывает такую же заботливость о стаде Христовом, какую имел Иаков о стадах Лавана? Кто может похвалиться чем-нибудь таким, что могло бы равняться пере несению ночного холода? Не называй мне всенощных бдений на равне с этою великою заботливостью. Нет, теперь все совсем иначе. Начальники округов и местные правители не пользуются такою большою честью, какою – начальствующий в Церкви. Вой дет ли он в царский дворец, – кому первое место? Будет ли у женщин, или в знатных домах, – никому другому нет большего перед ним почета. Все погибло, все испорчено! Это говорю я не для того, чтобы вас пристыдить, а для того, чтобы удержать вас от этой страсти. С какою ты будешь совестью, если ты домогался (этого сана) или сам собою, или чрез кого-нибудь другого? Какими глазами будешь смотреть на того, кто был твоим сообщником? Какое будешь иметь оправдание? Кто (принял этот сан) по неволе, по принуждению, против же лания, тот имеет еще некоторое оправдание; хотя и ему по большей части отказывают в прощении, но все же он имеет некоторое извинение. Подумай, чему подвергся Симон? Что нужды, что ты не даешь серебра, но, в замен серебра, льстишь и употребляешь разного рода происки и хитрости? "Серебро твое да будет в погибель" (Деян.8:20), – сказано было ему; и этим людям также будет сказано: домогательство ваше да будет с вами в погибель за то, что вы вздумали приобресть дар Божий происками человеческими. Но таких нет никого? О, если б и не было! Ведь я вовсе и не желаю, чтобы слова мои относились к вам; и теперь только по ходу речи мне приш лось сказать об этом. Да когда я говорю и против любостя жания, слова мои также не относятся к вам, и даже ни к од ному из вас. Дай Бог, чтобы мы понапрасну приготовляли лекарства. И желания врачей точно таковы же: не другого чего они хотят, а именно того, чтобы, после значительного их труда лекарства были брошены даром. Того же и мы желаем, то есть, чтобы наши слова говорились просто – на воздух, так, чтобы оставались только словами. Я готов снести все, лишь бы не быть поставлену в необходимость говорить об этом. Впро чем, если угодно, мы и замолчим; только пусть наше молча ние будет безопасно: я и не думаю, чтобы кто-либо, как бы ни был он тщеславен, захотел говорить без всякой надобно сти и только для того, чтобы себя выказать. Мы предоставим вам учить; учение делами – это более важное учение. И лучшие врачи, несмотря на то, что недуг больных приносит им доходы, желают, чтобы их друзья были здоровы; так и я хочу, чтобы все вы были здоровы. Я не желаю, чтобы меня хвалили, а вас осуждали. Я желал бы, если возможно, самим взором выказать ту любовь, какую питаю к вам: тогда уже никто не стал бы упрекать меня ни в чем, если бы даже слово мое было и слишком жестко. Что говорится между друзьями, то легко переносится, хотя бы тут было что-нибудь и обидное, – потому что "искренни укоризны от любящего, и лживы поцелуи ненавидящего" (Притч.27:6). Для меня нет ничего дороже вас, – не дороже даже и этот свет. Тысячи раз я желал бы сам лишиться зрения, если бы только чрез это можно было обратить ваши души, – так спасение ваше для меня приятнее самого света. Да и что мне пользы от лучей солнечных, когда скорбь из-за вас наводить глубокий мрак на мои очи? Свет тогда хорош, когда он является во время радости; а для скорбной души он кажется даже тягостным."...

http://www.ispovednik.ru/zlatoust/Z09_1/Z09_1_03.htm



Вот слова настоящего пастыря, особенно актуальные в наше время. Когда это читаешь, понимаешь, почему тогда многие из выбираемых действительно бегали от епископства, пример свт. Василия Великого.