09 Февраля 1881 года
Умер великий русский писатель Ф.М. Достоевский.
Все творчество Достоевского после возвращения из ссылки посвящено постижению глубины человеческого духа. «А любил он прежде всего живую человеческую душу во всем и везде, и верил он, что мы все род Божий, верил в бесконечную силу человеческой души, торжествующую над всяким внешним насилием и над всяким внутренним падением. Приняв в свою душу всю жизненную злобу, всю тяготу и черноту жизни и преодолев все это бесконечною силою любви, Достоевский во всех своих творениях возвещал эту победу. Изведав божественную силу в душе, пробивающуюся через всякую человеческую немощь, Достоевский пришел к познанию Бога и Богочеловека. Действительность Бога и Христа открылись ему во внутренней силе любви и всепрощения, и эту же всепрощающую благодатную силу проповедовал он как основание для внешнего осуществления на земле того царства правды, которого он жаждал и к которому стремился всю свою жизнь» (Вл. Соловьев, слово, произнесенное на могиле Достоевского).
Достоевский во всех своих произведениях вскрывает убожество и духовную нищету людей, не верующих в Бога и противопоставляющих ему Разум. По Достоевскому, единственным критерием этических поступков людей является Правда Божия. Нравственные оценки, основанные на человеческом опыте и личном произволе, неминуемо приводят к вседозволенности.
Царство Небесное рабу Божьему Феодору.
http://www.fdostoevsky.ru/
http://dostoevskiy.niv.ru/
http://www.writers-19.ru/dostoevsky.html
http://ilibrary.ru/author/dostoevski/index.html
Недавно закончил читать "Братьев Карамазовых", в школе терпеть не мог, а тут "проглотил".
Писатель с большой буквы.
А. И. Осипов.
Достоевский и Христианство.
“Лучшие люди познаются высшим нравственным развитием и высшим нравственным влиянием”
Федор Михайлович Достоевский.
Федор Михайлович Достоевский принадлежит к той сравнительно небольшой части людей, которые несут в себе какой-то неугасающий огонь, непрерывно жгущий их души исканием Истины и приносящий им глубокое страдание, пока не найдут ее. Может быть наилучшим фоном для понимания их являются те, о которых Господь Иисус Христос сказал Своему ученику: “Предоставь мертвым погребать своих мертвецов” (Мф. 8,22). Эти другие - люди мировозренчески безразличные. У них нет вопросов о душе, о нравственной ответственности перед совестью и Богом, об истине, о каком-то ином смысле жизни, кроме посюстороннего, исключительно земного, преходящего. Это те “теплохладные”, о которых Писание говорит: “Извергну тебя из уст Моих” (Откр. 3,15).
Как далек от них по типу своей личности Достоевский! При всей сложности характера и нравственных проявлений своей непростой натуры это был человек ищущий святыни, горящий исканием высшей Правды - не философской, отвлеченной истины, большей частью ни к чему никого не обязывающей, но Правды вечной, являющейся непоколебимым законом жизни и сохраняющей каждого верного ей человека от духовной смерти.
http://www.pravbeseda.ru/library/index.php?page=book&id=470
Интереснейшее исследование Аллы Владимировны Злочевской "В. Набоков и Ф. Достоевский"
"Параллель Федор Достоевский — Владимир Набоков являет собой сложное взаимодействие двух творческих систем, в основе которого лежит логика «следования — отталкивания». В своих нравственно-философских исканиях В. Набоков самобытен, однако свои оригинальные узоры и орнаменты он рисовал по канве, намеченной для искусства ХХ в. его великим, хотя и столь нелюбимым предшественником.
Параллель Федор Достоевский — Владимир Набоков — одна из парадоксальнейших в истории русской литературы. «Не скрою, мне страшно хочется Достоевского развенчать», — так начал свою лекцию Набоков.
Достоевского Набоков и в самом деле не любил, ибо видел в нем образец художественного дурновкусия, банальности, тяги к дешевым эффектам. Вообще-то ничего экстраординарного в таком «ниспровергательском» отношении к Достоевскому нет: его не любили и не любят многие. Несколько удивляет абсолютная неоригинальность Набокова: о том, что произведения Достоевского стоят «ниже эстетической критики», писал еще Н. Добролюбов («Забитые люди»), роман «Братья Карамазовы» назвал «прямо нехудожественным» Л. Толстой, упреки за «предательский» отказ, после ссылки, от революционных идеалов и насмешки над православными воззрениями писателя стары как мир, а обвинения в том, что все его герои сумасшедшие и неврастеники, — кажется, еще древнее. Набоков повторил некий «джентельменский набор» неприятия, типичный для читателя, который «не любит» Достоевского. Так что предположение, будто «рядовой читатель будет смущен приведенными доводами», явно преувеличенно.
Свое отношение к творцу «Братьев Карамазовых» Набоков определил еще в раннем стихотворении 1919 г.:
Достоевский
Тоскуя в мире, как в аду,
уродлив, судорожно-светел,
в своем пророческом бреду
он век наш бедственный наметил.
Услыша вопль его ночной,
подумал Бог: ужель возможно,
что все дарованное Мной
так страшно было бы и сложно?.
Это, конечно, более похоже на мягкую эпиграмму. С годами позиция Набокова явно ужесточилась, но суть ее осталась прежней: слишком все сложно, запутанно и, главное, мрачно".
Полный текст здесь: http://www.bogoslov.ru/text/374881.html
Интересная статья и довольно нитересная точка зрения, да еще и как исследовательски научно обоснована, не зря есть такие профессии - филолог и литературовед, а еще литературный критик. Правда я немного опасаюсь таких вещей, потому что вижу в этом некоторое навязывание чужого видения того или иного автора и его произведения. Ведь если написано грамотно и красиво, то, согласитесь, сложно бывает удержаться и не не поверить, что так и есть. Ну это, опять же, к вопросам вкусов....
Достоевского не люблю. И мне от этого нисколечко не стыдно. Вот не люблю и все. Просто когда его читаешь, все какое-то "ниже пояса". Просто думаешь, а что же он такое курил?
Если вы про того Набокова, что "Лолиту" написал, то... причём, тут его мнение о Достоевском?
Многа букав. Но, читая про Сонечку Мармеладову, просто физически ощущаешь, что Ф.М. не прочь с ней посидеть на скамейке. Когда-то очень давно, еще в молодости я написала стихотворение "Белые ночи". Как раз в противовес Достоевскому, от которого меня просто выворачивало.
Если вспомню - напишу здесь. Оно где-то в тырнете болтается, только вот где, найти надо.
Что? Белые ночи?? Они для любви?????
Да их воспевают одни м...(чудаки),,
Одни слабаки, дураки, изврещенцы,
Те, кто в любви, как слепые младенцы.
У них суета - называется страстью.
А сила любви - для них просто несчастье.
Они отличить не умеют и доли,
Стона от счастья от стона от боли.
И если там с каждым не раздеваешься,
Тебе говорят, "Да ты просто ломаешься".
Там говорят: "Ты наверно больна,
раз одному ты так долго верна".
И думают там, чтоб с любимою слиться,
Надо до чертиков водки напиться,
И думают там, чтобы крепче обнять,
Надо поллитра на душу принять.
Но в пьяном угаре, сопя друг на друге,
Себя все равно представляют на Юге.
Нет, Белые ночи - они для прогулок.
Они, чтоб не страшно войти в переулок.
они, чтобы думать, без света читать,
Они- чтоб о Южных ночах помечтать.
Где можно горячей истомы напиться,
Где можно в любовь с головой провалиться.
Не путайтей ж, братцы, линялого ситца,
Который струится как горный ручей,
С Морем и бархатом Черных ночей.
Все не помню. Что-то в этом роде. Когда-то мы поспорили с друзьями о Достоевком, я просто высказала о нем свое мнение, мне начали возражать, я от злости разродилась рифмой.
Для меня произведения Достоевского - просто тонко замаскированная пошлятина. Вот и все. Кто-то считает его ух каким православным. Ваше дело. Кто что видит. А Набоков просто хороший писатель, понял, как тянуло Федора Михайловича к Мармеладовой, вот и сочинил эту мерзкую Лолиту.
Обычная зависть одного писателя к другому, а критики на этом делают себе ИМЕНА. Надо же какой герой пнул САМОГО Достоевского!
Начинаем спорить о вкусах! Бесперспективное это дело, однако!
А мне тоже Достоевский не нравится. Как бы молодежь сказала "много негатива"
Сейчас на кураевском форуме рубятся за Соню Мармеладову. Народ ее олицетворяет со светлым ангелом. Ваще, можно просто мозгами поехать от их розовых соплей.
Достоевский. Дневник писателя. 1877 год.
"Говорили об уничтожении цензуры и буквы ъ, о заменении русских букв латинскими, о вчерашней ссылке такого-то, о каком-то скандале в Пассаже, о полезности раздробления России по народностям с вольною федеративною связью, об уничтожении армии и флота, о восстановлении Польши по Днепру, о крестьянской реформе и прокламациях, об уничтожении наследства, семейства, детей и священников, о правах женщины, доме Краевского, которого никто и никогда не мог простить господину Краевскому, и пр. и пр. Ясно было, что в этом сброде новых людей много мошенников, но несомненно было, что много и честных, весьма даже привлекательных лиц, несмотря на некоторые всё-таки удивительные оттенки. Честные были гораздо непонятнее бесчестных и грубых; но неизвестно было кто у кого в руках".
"Я – дитя века, дитя неверия и сомнения до сих пор и даже (я знаю это) до гробовой крышки. Каких страшных мучений стоила и стоит мне теперь эта жажда верить, которая тем сильнее в душе моей, чем более во мне доводов противных. И, однако же, Бог посылает мне иногда минуты, в которые я совершенно спокоен, и в такие-то минуты я сложил в себе символ веры. Этот символ очень прост: верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа. Мало того, если б кто мне доказал, что Христос вне истины, то мне лучше бы хотелось оставаться со Христом, нежели с истиной".
"Они научились лгать и полюбили ложь и познали красоту лжи. О, это, может быть, началось невинно, с шутки, с кокетства, с любовной игры, в самом деле, может быть, с атома, но этот атом лжи проник в их сердца и понравился им. Затем быстро родилось сладострастие, сладострастие породило ревность, ревность -жестокость... О, не знаю, не помню, но скоро, очень скоро брызнула первая кровь: они удивились и ужаснулись, и стали расходиться, разъединяться.
Явились союзы, но уже друг против друга. Начались укоры, упреки. Родилось понятие о чести, и в каждом союзе поднялось свое знамя. Они стали мучить животных, и животные удалились от них в леса и стали им врагами. Началась борьба за разъединение, за обособление, за личность. За мое и твое.. Они стали говорить на разных языках... Тогда у них явилась наука.
Когда они стали злы, то начали говорить о братстве и гуманности и поняли эти
идеи. Когда они стали преступны, то изобрели справедливость и предписали
себе целые кодексы, чтоб сохранить ее, а для обеспечения кодексов поставили гильотину.
Они чуть-чуть лишь помнили о том, что потеряли, даже не хотели верить тому, что были когда-то невинны и счастливы. Они смеялись даже над возможностью этого прежнего их счастья и называли его мечтой... Они отвечали мне: "Пусть мы лживы, злы и несправедливы, мы знаем это и плачем об этом, и мучим себя за это сами, и истязаем себя и наказываем больше, чем даже, может быть, тот милосердый Судья, который будет судить нас и имени которого мы не знаем. Но у нас есть наука, и через нее мы отыщем вновь истину, но примем ее уже сознательно. Знание выше чувства, сознание жизни -- выше жизни. Наука даст нам премудрость, премудрость откроет законы, а знание законов счастья -- выше счастья". Вот что говорили они. И после слов таких каждый возлюбил себя больше всех...
Каждый стал столь ревнив к своей личности, что изо всех сил старался лишь унизить и умалить ее в других, и в том жизнь свою полагал.
Явилось рабство, явилось даже добровольное рабство: слабые подчинялись охотно сильнейшим, с тем только, чтобы те помогали им давить еще слабейших, чем они сами.
Явились праведники, которые приходили к этим людям со слезами и говорили им об их гордости, о потере меры и гармонии, об утрате ими стыда. Над ними смеялись или побивали их каменьями. Святая кровь лилась на порогах храмов.
Зато стали появляться люди, которые начали придумывать: как бы всем вновь так соединиться, чтобы каждому, не переставая любить себя больше всех, в то же время не мешать никому другому, и жить таким образом всем вместе как бы и в согласном обществе. Целые войны поднялись из-за этой идеи. Все воюющие твердо верили в то же время, что наука, премудрость и чувство самосохранения заставят наконец человека соединиться в согласное и разумное общество, а потому пока, для ускорения дела, "премудрые" старались поскорее истребить всех"непремудрых" и не понимающих их идею, чтоб они не мешали торжеству ее..."
Ф.М. Достоевский, "Сон смешного человека".
11 ноября был день рождения Великого Сына России - Фёдора Михайловича Достоевского.
Из "Дневника писателя" Федора Михайловича (1876 г.):
"Жаль еще тоже, что детям теперь так всё облегчают - не только всякое изучение, всякое приобретение знаний, но даже игру и игрушки. Чуть только ребенок станет лепетать первые слова, и уже тотчас же начинают его облегчать. Вся педагогика ушла теперь в заботу об облегчении. Иногда облегчение вовсе не есть развитие, а, даже напротив, есть отупление. Две-три мысли, два-три впечатления поглубже выжитые в детстве, собственным усилием (а если хотите, так и страданием), проведут ребенка гораздо глубже в жизнь, чем самая облегченная школа, из которой сплошь да рядом выходит ни то ни сё, ни доброе ни злое, даже и в разврате не развратное, и в добродетели не добродетельное.
Что устрицы пришли? О радость!
Летит обжорливая младость
Глотать…..
Вот эта-то «обжорливая младость» (единственный дрянной стих у Пушкина потому, что высказан совсем без иронии, а почти с похвалой) – вот эта-то обжорливая младость из чего-нибудь да делается же? Скверная младость и нежелательная, и я уверен, что слишком облегченное воспитание чрезвычайно способствует ее выделке; а у нас уж как этого добра много!"
http://ruskline.ru/analitika/2012/11/12/pochemu_rossijskie_liberaly_nenavidyat_dostoevskogo/
ДОСТОЕВСКИЙ НАД СТРАНИЦАМИ НОВОГО ЗАВЕТА
Встреча в Тобольске
9 января 1859 г. осуждённый по делу петрашевцев Достоевский в жандармской кибитке был привезен в Тобольск. В прошлом осталась внезапно обрушившаяся на него в 1845 г. литературная слава, жаркие споры о социализме в кружке Петрашевского, шестимесячное заключение в Петропавловской крепости, страшная инсценировка приготовления к смертной казни на Семеновском плацу, мучительный этап в Сибирь, когда ехали и днем, и ночью, не выходя из открытых кибиток даже в сорокоградусные морозы. Впереди была тревожная неизвестность. Тобольск являлся распределительным пунктом, из которого узников должны были развезти дальше — по самым строгим сибирским каторгам и острогам. Можно представить, какие тяжкие переживания и предчувствия охватывали доставленных в Тобольск заключённых.
Но Достоевского ждало неожиданное утешение: на пересыльном дворе петрашевцев тайно посетили жены декабристов — П.Е. Анненкова с дочерью Ольгой, Ж.А. Муравьева и Н.Д. Фонвизина. Они снабдили узников пищей, теплыми вещами и каждому из них подарили экземпляр Нового Завета со спрятанными в обложку десятирублевыми ассигнациями. Деньги, конечно, очень пригодилось на каторге, но самым главным в этом подарке был сам Новый Завет — утешительное благословение и ободряющее напутствие в неведомую, страдальческую каторжную жизнь.
Омский острог
Достоевскому пришлось отбывать каторгу в Омском остроге, предназначенном для самых опасных преступников (разбойников, убийц-рецидивистов и т.п.). Условия содержания были тяжелыми. Старый, ветхий барак, в котором летом было нестерпимо душно, а зимой невыносимо холодно; теснота; грязь; огромное количество блох, вшей и тараканов; страдания от кандалов, которые было положено носить, не снимая (следы от них остались у писателя на всю жизнь); истощение от тяжелых работ и плохого питания; приступы эпилепсии, начавшейся именно в этот период; невозможность даже краткого уединения — все это делало существование вчерашнего столичного литератора в занесенном снегами сибирском каторжном остроге крайне мучительным. И вот, в такой обстановке душевных страданий и житейской неустроенности, в сердце Достоевского разыгрывалась драма переосмысления мировоззрения или, как он называл ее сам, «перерождения убеждений».
«Перерождение убеждений»
Строки Евангелия были знакомы писателю «с первого детства». Воспитанный в «семействе русском и благочестивом», он с ранних лет проникся красотой Священной истории — рассказы о праведном Иосифе, о многострадальном Иове, о Рождестве Христовом пленили его детское воображение. Первыми прочитанными Достоевским словами были слова библейского повествования: мать учила его читать по книге «Сто четыре священных истории, выбранные из Ветхого и Нового Завета» И. Гибнера. Но прошло детство, наступила юность, время первого литературного успеха и время увлечения социализмом. Главным авторитетом для начинающего писателя стал В.Г. Белинский.
В черновиках к роману «Бесы» сохранились воспоминания писателя о том, как Белинский «обращал» в атеизм своего ученика, а ответ на возражения ругал Христа самыми грязными словами. ««И всегда–то он сделает, когда я обругаюсь, такую скорбную, убитую физиономию», — говорил Бе<линский>, указывая на Д<остоевского> с самым добродушным, невинным смехом». Выслушивание подобных кощунств, да и само увлечение социализмом, не могли пройти бесследно для его веры. Теперь, на каторге, Достоевский, вчитываясь в строки Нового Завета, как бы заново открывал для себя красоту Личности Христа и глубину христианства.
«Под подушкой его лежало Евангелие...»
Заключённые в Омском остроге не имели права читать никаких книг, кроме духовных. Новый Завет, таким образом, был единственным изданием, которое Достоевский мог держать у себя, не нарушая внутреннего распорядка острога. Правда, первое время с ним была еще одна книга — Библия небольшого формата на славянском языке, присланная по его просьбе братом в каземат Петропавловской крепости. Однако эту Библию у Достоевского в остроге украли. Книгу же Нового Завета он сохранял на протяжении всей каторжной жизни. «Четыре года пролежала она под моей подушкой в каторге, – вспоминал сам Достоевский. – Я читал ее иногда и читал другим. По ней выучил читать одного каторжного».
В книге Нового Завета Достоевский хранил небольшую тетрадь в восьмую долю листа. В нее он заносил свои наблюдения над народной речью и каторжной жизнью — материал для будущих сочинений (учёные называют ее «Сибирской тетрадью»). Делать это приходилось тайно: заключённым было запрещено иметь письменные принадлежности. Современный специалист по творчеству Достоевского В.Н. Захаров заметил, что по формату Новый Завет и Сибирская тетрадь совпадают, и предположил, что это неслучайно. Гипотеза его вскоре нашла косвенное подтверждение: «И вот, когда на моем столе в читальном зале рукописного отдела Российской государственной библиотеки наконец–то оказались рядом Сибирская тетрадь и Евангелие, я получил подтверждение своему предположению: Сибирская тетрадь идеально вкладывается в середину и в конец Нового Завета», – рассказывает исследователь.
Обстоятельства сложились так, что в Омском остроге Достоевскому представилась возможность читать не только Новый Завет, но и богословскую литературу, помогавшую лучше понять евангельские события. Это стало возможным благодаря знакомству Достоевского с женами декабристов, завязавшемуся в Тобольске. В Омске они продолжали поддерживать оказавшегося в заключении писателя. Самые глубокие и духовно-доверительные отношения сложились у Достоевского с одной из них — Н.Д. Фонвизиной.
Наталья Дмитриевна Фонвизина двадцать пять лет провела в добровольном изгнании. Молодой, двадцатитрехлетней барышней она поехала вслед за своим мужем, декабристом М.А. Фонвизиным, в Сибирь, а потом делила с ним тяготы каторги и ссылки в Чите, Петровском заводе, Енисейске, Красноярске и, наконец, Тобольске. Наталья Дмитриевна была глубоко верующим человеком, и в Сибири вокруг нее сложился особый кружок. Участники его вели переписку на религиозно-нравственные темы, обсуждали вопросы духовной жизни, поддерживали друг в друге стремление к христианскому совершенству, занимались делами милосердия и благотворительности. Они были связаны дружбой со знаменитым алтайским миссионером, преподобным Макарием Глухаревым, который два раза в год приезжал по делам в Тобольск и неоднократно посещал Фонвизиных.
Наталья Дмитриевна была чуть ли не единственным человеком, кто писал Достоевскому в острог (даже любимый брат писателя не осмелился поддерживать переписку с государственным преступником). Она постаралась помочь Достоевскому через друзей, принадлежавших к ее кружку — протоиерея Стефана Яковлевича Знаменского (прославлен во святых в 1984 г. в лике праведных) и священника Александра Ивановича Сулоцкого. Через тюремного врача И.И. Троицкого им удалось добиться разрешения передавать Достоевскому духовные книги и журналы. Среди первых же переданных писателю изданий были номера журнала «Христианское чтение» 1828 г. с замечательным произведением архиепископа Иннокентия Херсонского «Последние дни земной жизни Господа нашего Иисуса Христа». Можно не сомневаться, что эта книга, на страницах которой очень талантливо и ярко излагается Евангелие, произвела на Достоевского чрезвычайное впечатление (в его личной библиотеке в последующем будет храниться три разных издания этой книги).
Каторга стала для Достоевского местом, где он заново открыл для себя Евангелие. Поэтому он вспоминал о ней не только без ропота, но даже с благодарностью. «О! это большое для меня было счастие: Сибирь и каторга! – восклицал он, например, в 1874 г. в разговоре с писателем Вс.С. Соловьевым. – Я только там и жил здоровой и счастливой жизнью, я там себя понял, голубчик… Христа понял… русского человека понял и почувствовал, что я и сам русский, что я один из русского народа. Ах, если бы вас на каторгу!».
Именно по выходе из каторги Достоевский в письме к Н.Д. Фонвизиной записал свой знаменитый «символ веры»: «верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но с ревнивою любовью говорю себе, что и не может быть. Мало того, если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной».
Пометки Достоевского
Книга, подаренная Достоевскому в Тобольске, представляет собой первое полное издание Нового Завета на русском языке (без параллельного славянского текста) в переводе Российского Библейского Общества (1823). Страницы ее содержат многочисленные следы чтения Достоевского — сгибы листов, отчеркивания ногтем и сухим пером, карандашом и чернилами, а также краткие записи. Эти пометки впервые были изучены норвежским литературоведом-русистом Г. Хьетсо в специальном исследовании «Достоевский и его Новый Завет» (1984). В 2010 г. они были полностью воспроизведены в комментированном фототипическом издании экземпляра Нового Завета Достоевского, подготовленном В.Н. Захаровым, В.Ф. Молчановым и Б.Н. Тихомировым. При подготовке этого замечательного издания было выявлено (при помощи самых современных технических средств) 1413 пометок. Благодаря проекту «Евангелие Достоевского», осуществленному под руководством профессора В.Н. Захарова: http://dostoevskij.karelia.ru/Gospel/, сейчас любой желающий может познакомится с ними и в сети интернет.
По наблюдению Г. Хьетсо, из всего Нового Завета наибольшее внимание Достоевского привлекли книги, написанные святым Апостолом и Евангелистом Иоанном — именно в них сосредоточено самое значительное число помет: Евангелие от Иоанна, Первое послание апостола Иоанна и Апокалипсис.
Вера во Христа
Апостола Иоанна недаром называют Апостолом Любви. Проповедь любви как основы христианской жизни, запечатлелась во многих местах его писаний. Эти места и привлекли Достоевского. Писатель отчёркивает:
Заповедь новую даю вам: любите друг друга. Как Я возлюбил вас, так и вы любите друг друга (Ин. 13, 34); Сия есть заповедь Моя, да любите друг друга, так как Я возлюбил вас (Ин. 15, 12); Кто любит брата своего: тот во свете пребывает, и нет в нем преткновения (1 Ин. 2, 10); Возлюбленные! станем любить друг друга; ибо любовь от Бога, и всякой, кто любит, рожден от Бога, и знает Бога (1Ин. 4, 7); Бога не видал никто никогда. Естьли мы любим друг друга; то Бог в нас пребывает, и любовь Его совершилась в нас (1Ин. 4, 12); Станем и мы любить Его, потому что Он еще прежде возлюбил нас. Кто говорит: я люблю Бога; а брата своего ненавидит; тот лжец: ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит? И заповедь мы имеем от Него таковую, чтобы всякой, любящий Бога, любил и брата своего (1Ин. 4, 19 — 21).
Но этими новозаветными речениями не исчерпывается Евангелие. Евангелие — это не этическое или социальное учение, а благая весть о Христе как о Богочеловеке. Слишком многие в XIX в. были готовы превратить христианство в социально-этическую доктрину, а Христа признать всего лишь одним из проповедников высшей нравственности и справедливости. Такими были многие из петрашевцев, которые считали что «догмат любви христианской, в течение 1800 лет изменяясь, преобразился в формулы социализма» (М.В. Петрашевский). Однако Достоевский не согласен с такой редукцией христианства. Настоящая, спасающая любовь невозможна без веры во Христа как Сына Божия. «Если Христос не воскрес, то тщетна вера ваша», – пишет Апостол Павел. Достоевский мог бы прибавить: «тщетна тогда и любовь».
Главный герой романа «Идиот» князь Мышкин (которого Достоевский в черновиках к роману трижды именует «князь-Христос») наделен, по выражению преподобного Иустина (Поповича), «христоликими» чертами. Он добр, невинен, готов простить всякому любую обиду, но в нем нет той Божественной силы, которая есть во Христе. Князь Мышкин — это Христос, увиденный глазами Д. Штрауса, Э. Ренана и других западных идеологов, отрицавших Божественное достоинство Христа. Он всех любит, но не только не спасает, но губит всех своей бессильной любовью. «Окружающие возлагают на него все свои упования, надеются, что он спасет их. Но спасти всех способен только Бог, и спасти не всепрощением и одобрением, но указанием на путь очищения от собственных грехов и благодатной божественной помощью на этом пути. Мышкин же, породив надежду в одном, не может не броситься на призыв о помощи другого, а тот первый, которого он оставил, падает, ибо оперся на него всем свои существом, – пишет К. Степанян. – Таким образом, Достоевский ответил тем – очень и очень многим – людям, последователям Д.Ф. Штрауса и Э. Ренана, кто (и тогда, и сейчас) считал, что Христос был всего лишь великим человеком: в таком случае Он оказался бы погребен под грудой калек и грешников, желавших спасения».
Поэтому принципиальное значение имеют те пометки Достоевского, котрыми он отчеркивает стихи Нового Завета, выражающие веру во Христа как в Богочеловека:
«...видевший Меня видел Отца» (Ин. 14, 9); «Я и Отец — одно» (Ин., 10, 30), «Я есмь путь и истина и жизнь» (Ин. 14,6).
Лишь через евангельскую жизнь во Христе можно найти решение вопросов, волнующих человечество. Попытка найти их решение окольными путями не только обречена на провал, но неизбежно умножает количества зла в мире. Зло старается выдать себя за добро, как антихрист пытается выдать себя за Христа, а апокалиптический зверь из бездны — за агнца. Как красноречива в этом смысле пометка пометка Достоевского напротив стиха Апокалипсиса: «И видел я другого зверя, выходящего из земли; он имел два рога подобные агнчим, и говорил как дракон» (Откр. 13, 11). Комментарий Достоевского на полях гласит: «Социал<изм>».
Последняя пометка
26 января 1881 г. Достоевский внезапно заболел, у него началось легочное кровотечение. Придя в себя после приступа, он попросил привести священника, исповедовался и причастился. На следующий день он проснулся с мыслью, что сегодня умрет. Его жена Анна Григорьевна пыталась переубедить мужа, но он ответил: «Нет, я знаю, я должен сегодня умереть. Зажги свечу, Аня, и дай мне Евангелие!» Анна Григорьевна подала Достоевскому книгу Нового Завета, которая, по ее словам, «всегда лежала у мужа на виду на его письменном столе, и он, часто, задумав или сомневаясь в чем-либо, открывал наудачу это Евангелие и прочитывал то, что стояло на первой странице (левой от читающего). И теперь Федор Михайлович пожелал проверить свои сомнения по Евангелию. Он сам открыл святую книгу и просил прочесть.
Открылось Евангелие от Матфея. Гл. 3, ст. 14. «Иоанн же удерживал его и говорил: мне надобно креститься от тебя, и ты ли приходишь ко мне? Но Иисус сказал ему в ответ: не удерживай, ибо так надлежит нам исполнить великую правду».
– Ты слышишь – «не удерживай» – значит, я умру, – сказал муж и закрыл книгу».
Это место Евангелия (стихи 14-15 3 главы Евангелия от Матфея) Анна Григорьевна подчеркнула карандашом и рядом записала: «Открыты мною и прочтены по просьбе Федора Михайловича в день его смерти, в 3 часа».
Эта запись стала последней пометкой в Новом Завете Достоевского.
После того, как в 11 часов повторилось горловое кровотечение, и Достоевский почувствовал необыкновенную слабость, он позвал детей, взял их за руки и попросил жену прочесть притчу о блудном сыне. В 20 часов 30 минут 28 января 1881 г. Достоевский скончался. За два часа до кончины писатель завещал Новый Завет своему сыну Федору.
http://www.pravoslavie.ru/jurnal/51647.htm
22 февраля 2012 года
Прп. Иустин (Попович). http://klin-demianovo.ru/http:/klin-demianovo.ru/analitika/62334/prp-iustin-popovich-dostoevskiy-kak-prorok-i-apostol-pravoslavnogo-realizma/
Женя, спасибо.
Действительно написано так, словно речь о сегодняшней Украине.
Русская версия Invision Power Board (http://www.invisionboard.com)
© Invision Power Services (http://www.invisionpower.com)